Герой романа Владимира Набокова «Дар», где действие происходит в двадцатых годах минувшего века, русский интеллигент, оказавшийся в Берлине, едет в трамвае и с глубоким раздражением отчаявшегося человека думает о немцах.
Он знает: «русское убеждение, что в малом количестве немец пошл, а в большом — пошл нестерпимо… недостойно художника», но ничего не может с собой поделать.
И особенную, отдельную, нестерпимую неприязнь вызывает у него один пассажир — абсолютное воплощение типичного немца, которого как не ненавидеть «за его… культ конторы… за дубовый юмор… за толщину задов обоего пола… за отсутствие брезгливости, за аккуратность в гадостях».
Герой буквально задыхается от отвращения, пока «типичный немец» не вынимает вдруг из кармана русскую газету и кашляет с совершенно русской интонацией. И тут же герой видит в чертах еще недавно неприятного лица «отечественную мягкость»...
В моменты кризиса, страха, неуверенности в завтрашнем дне люди всегда стараются ориентироваться на простые, затертые, банальные истины, избитые стереотипы, чтобы не разбираться в сложной ситуации. Самое простое и ясное противостояние дает война, но если войны, слава Богу, сейчас нет, то опрощенность налицо во всех сферах человеческой деятельности.
Во всем мире упал уровень культуры, литературы, искусства: слишком долго большие художники развенчивали школы и шедевры, слишком долго издевались над нравственными ценностями; читатели и зрители, в конце концов, плюнули на них и ушли к тем, кто сочиняет мелодрамы и боевики — там все просто, понятно: враги убиты, любящие слились в поцелуе.
Кчему ведет простота и стереотипность сознания — известно. В антиутопии Пьера Буля «Планета обезьян» люди становятся низшими существами по отношению к обезьянам потому, что потеряли человеческий облик. В антиутопии Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту» люди преследуются за попытки читать книги, которые подлежат сожжению.
В антиутопии Карела Чапека «Война с саламандрами» низшие существа завоевывают мир, легкомысленно равнодушный к своему будущему. История минувшего века доказала, что скинуть с себя груз цивилизации человеку бывает очень просто — как шубу весной, и тогда легче всего действовать, исходя из образа «типичного русского», «типичного эстонца», «типичного кого угодно».
Есть государства, созданные для народа. Там может быть счастлив только тот, кто осознает себя частицей этого народа, его каплей; он живет общностью, ощущением сплоченности, общими победами и потерями. А есть государства созданные для человека. Для человека, который дорожит своей частной жизнью больше всего на свете и достаточно равнодушен к общественным явлениям.
В Ветхом Завете Бог обращается к народу, а в Новом Завете обращение относится к каждому человеку. Страна, созданная для народа, может некоторое время экономически процветать, но маловероятно, что в ней будут развиваться искусства, будут рождаться яркие личности, совершаться открытия в науке...
Эстония, как мне кажется, сейчас взвешивает возможность, поколебавшись в выборе, все-таки перейти к государству второго типа — стоящему на принципах гражданского общества. Это очень трудный переход и не мне, возможно, лишенной в принципе страстных национальных чувств, высказываться на эту тему.
Я — еврейка по крови, русская по культуре и языку, эстонка по гражданству — всегда на стороне тех, кого в данный момент хотят задеть «типичными» определениями. Если плохо отзываются о русских, я — русская; ругают эстонцев, я — эстонка; недовольны евреями, я — еврейка. Ну, и конечно, я готова себя ощущать грузинкой, осетинкой или украинкой, если люди этих национальностей окажутся в положении обиженных.
В начале 90-х мне довелось читать лекции в Пенсильванском университете в Америке. Меня изумил бесконечный список условий, которые должен соблюдать преподаватель. В частности, он не имеет права пристально смотреть в глаза студенту, не имеет права оставаться со студентом наедине при закрытых дверях в аудитории и так далее... Но то, что казалось мне смешным и нелепым тогда, сейчас кажется замечательной регламентацией поведения должностного лица.
Политкорректность, вызывающая столько насмешек в мире, помогает американцу не говорить и не делать того, что может навредить другому человеку. Конечно, законы политкорректности всегда и везде нарушаются, но все-таки большинство людей в гражданском обществе на них ориентированы.
И американцы любой национальности и расы с гордостью говорят, что они американцы. При этом у них всегда есть выбор: забыть о своих корнях или, напротив, пестовать свой родной язык, свою культуру, свои обычаи, но при этом все-таки быть американцами. (Надеюсь, меня не обвинят в проамериканских настроениях, я просто привела один из возможных примеров, впрочем, когда высказываешься на такую деликатную тему, все равно будешь в чем-нибудь виновата).
В Эстонии сейчас уже тоже выросло поколение неэстонцев, которых родители, сами, может быть, и не владеющие эстонским языком, отдали в эстонский детский сад, потом в эстонскую школу, и эти молодые люди называют себя «русскими эстонцами».
Недавно я посмотрела танцевальный спектакль молодого эстонского хореографа Евгения Фокина, в котором среди действующих лиц есть Люба (Ljuba), радостно восклицающая: «Я — эстонка». И у «русских эстонцев» есть выбор — сохранить русский язык и русскую культуру, став новыми эстонцами, или отказаться от своего исторического прошлого.
Конечно, мне как русскому писателю ближе и дороже те, кто, овладев эстонским, не отказался от родной русской речи и не превратил ее в исковерканный и перенасыщенный эстонскими словами примитив, но выбор — и желательно свободный — личное дело каждого человека...
Выдающийся русский мыслитель Чаадаев предостерегал от «квасного» и «сивушного» патриотизма. Выдающийся эстонский поэт Юхан Вийдинг говорил, что поэт всегда и везде обязан себя чувствовать эмигрантом.
Гражданское общество не может быть создано законами, призывами политиков, писательскими разъяснениями и размышлениями, газетной полемикой и телевизионными дебатами. Потому что мы дошли до той точки, когда задают вопросы не для того, чтобы получить ответ; мы уже не слышим собеседника, мы совершенно убеждены в том, что знаем его ответы и можем сами ответить за него. Что и делаем!
Но все вместе, постепенно, шаг за шагом — политики, писатели, журналисты, все, кому фанатизм и одержимость не надевает шоры на глаза, — могут добиться того, что ведет к развитию частного человека и государства в целом. И тогда взаимная опаска не будет столь ощутимой. И померкнут хоть в какой-то мере стереотипы о типичном эстонце и типичном русском. Те вечные губительные стереотипы, о которых писал Набоков.
Герой буквально задыхается от отвращения, пока «типичный немец» не вынимает вдруг из кармана русскую газету и кашляет с совершенно русской интонацией. И тут же герой видит в чертах еще недавно неприятного лица «отечественную мягкость»...
